Средний возраст беларусского правительства и депутатов парламента — около 50 лет. В демократических силах ситуация кажется лучше: политики моложе, есть даже фракция «Моладзевы наступ» в Координационном совете. Однако это не благодаря, а вопреки, считает ее лидерка Маргарита Ворихова. О том, как молодые люди сталкиваются с эйджизмом, что мешает им реализовываться в политике и почему их присутствие важно, она порассуждала в колонке для «Зеркала».
Маргарита Ворихова представительница Объединенного переходного кабинета по молодежной политике и советница Светланы Тихановской Лидерка фракции «Моладзевы наступ» в Координационном совете, сопрезидентка Консультационного совета по делам молодежи в Совете Европы, член делегации ПАСЕ. Обладательница премии «Молодая женщина Европы — 2024».
«Они говорят: „Слишком молода, чтобы воспринимать тебя всерьез“»
В 2023 году Европарламент провел исследование молодежного участия в европейских политических структурах. Согласно этому исследованию, молодые люди отмечают, что зачастую именно возраст был причиной того, что их идеи не воспринимались серьезно.
При этом возрастная дискриминация в политике редко выглядит как прямой отказ. Чаще как вежливое уклонение от серьезного разговора. Комплименты вместо диалога, удивление вместо обсуждения, патронаж вместо партнерства.
Поняла я это в комнате Европейского совета, где обсуждались вопросы, от которых зависит будущее Беларуси. На тот момент я провела месяцы анализа — исследовала данные, проводила интервью с активистами внутри страны, разработала стратегию. Я презентовала результаты, и когда закончила говорить, один из самых влиятельных европейских политиков — человек, от рекомендаций которого зависят миллионы евро поддержки для демократических движений, — повернулся ко мне и сказал: «Wow, your English is so unexpectedly good». (в переводе: «Вау, ваш английский так неожиданно хорош». — Прим. ред.).
Это было единственное, что он смог отметить, не погружаясь в содержание моих рекомендаций. Потому что погружение означало бы согласиться, что ему нужно меня слушать не как молодую активистку, получившую шанс поговорить, а как человека, который видит что-то важное. Комплимент был удобнее, чем диалог. Потому что диалог требовал бы изменения.
Позже на встречах с Советом Европы меня неоднократно называли «стажеркой» — несмотря на то, что я возглавляла направления работы, представляла наши организации на международных уровнях. Коллеги моего возраста рассказывают похожее: аналитика представляют как «ассистента», хотя он автор исследования. Координаторку спрашивают, где ее руководитель, хотя она им и является.
Слова «стажерка», «ассистент», «молодой специалист» работают как способ узаконить дискомфорт. Они говорят: «Да, ты здесь. Но слишком молода, чтобы воспринимать тебя всерьез. Ты здесь благодаря нашей щедрости».
Только я тут не из-за щедрости. А потому, что доказала нужность молодежных организаций и важность моих выводов.
Нам говорят, что молодым людям не хватает опыта, связей и авторитета. Мол, надо ждать своей очереди. Эта логика строится на предположении, что влияние — дар, который старшие передают младшим по мере того, как те становятся достойными.
Но правда в том, что молодые люди в наших демократических структурах получили реальную власть не через программы поддержки или планомерное их продвижение. Мы смогли добиться этого сами.
Я говорю это как человек, работающий в Офисе Светланы Тихановской, Координационном совете и Объединенном переходном кабинете. У фракции «Моладзевы наступ» в КС такая же власть при принятии решений, как и у остальных. Молодые люди в ней возглавляют ключевые направления и имеют реальное влияние на стратегию, а не просто консультативное участие.
«Принятие реального молодежного участия требует культурного сдвига, который сложнее, чем структурные изменения»
В Беларуси молодежь не сталкивается с проблемами, которые я описала, так как реальную власть в системе они получить не могут. Так, например, Молодежный парламент и Молодежный совет при Совете Республики — это декоративные структуры. БРСМ, который «объединяет» более миллиона активистов, — машина контроля. Молодые люди получают роли, которые выглядят важными, но настоящего влияния у них нет. Система спроектирована так, чтобы они только чувствовали себя услышанными, но не имели власти что-либо решать.
При этом парадоксально, но даже в наших демократических структурах существуют рефлексы авторитарной системы. Приведу пример. Когда молодой человек предлагает что-то, требующее изменения, рекомендация получает оценку «интересно, но…» и переходит в рабочую группу для «углубленного изучения» — что означает «затягивание до того, как она потеряет актуальность».
И это происходит не из-за авторитарности лидеров. А потому что, когда вы долго жили с авторитаризмом, его логика проникает в то, как вы думаете о власти. Поэтому принятие реального молодежного участия требует культурного сдвига, который сложнее, чем структурные изменения. Мы построили демократические структуры, но еще не создали демократическую культуру внутри.
Многие традиционные системы власти — и авторитарные, и демократические — допускают одну и ту же ошибку. Они считают, что доверие и авторитет нужно распределять осторожно, как будто это ограниченный ресурс, которого на всех не хватит.
Вся система оценки авторитетности построена на видимых маркерах: титулы, должности, количество лет работы. По этим критериям молодые люди выглядят бессильными — у них нет ни стажа, ни высоких постов.
Но вот в чем проблема: такие критерии измеряют не реальное влияние, а лишь формальное место в иерархии. Их используют не из-за точности, а из-за легкости подсчета. Должности и титулы видны, стаж измерим. А реальное влияние — нет.
В мире, где кризисы требуют немедленных решений и нет времени на сбор комитета, где авторитарные режимы действуют быстрее, чем демократические институты успевают договориться, где молодые люди выстраивают сети поддержки через границы и решают проблемы раньше, чем официальные структуры их вообще сформулируют, традиционные критерии авторитета больше не работают. Человек с 30-летним опытом работы в системе, создававшейся для 1990-х годов, не обязательно более компетентен, чем имеющий три года опыта, но понимающий, как все работает сейчас.
Вот почему привыкшие к старым порядкам и подходам постоянно проверяют молодых людей — «действительно ли ты все понимаешь?» Из-за этого они хвалят тех, кто вписывается в систему и не оспаривает правила, и сопротивляются предлагающим что-то новое. По этой причине они не допускают молодых людей, создающих власть вне их институтов, — потому что там старые правила не действуют.
«То, как мы справляемся с молодежной властью сейчас, — матрица для демократического будущего»
Когда молодой человек инвестирует энергию, время и силы и рискует своей безопасностью, работая в демократических структурах или организациях, он ожидает соответствия между влиянием и полномочиями. Когда этого не случается — его мнение и анализ игнорируются, рекомендации переписываются, существует потолок в позициях, которые он может занять, — происходит разрыв. Это означает: «Демократия верит в ваш вклад на словах, но не готова измениться, чтобы признать его на деле».
Я видела молодых лидеров, которые из-за этого разрыва уходили из различных структур. И не из-за того, что им предложили более высокую оплату в частном секторе. А потому, что обнаружилось отсутствие будущего в системе, где их вклад используется, но власть не признается. И я говорю не об одном-двух случаях, а о тренде. О людях, которые организовывали первые кампании демсил через TikTok и Instagram. Об аналитиках, создавших исследования по воздействию санкций. Об активистах, построивших сети контактов внутри Беларуси. Они не делают заявлений. Они просто переводят энергию в другое место — консультативные проекты, международные организации, самостоятельные инициативы. Когда они уходят, то уносят контакты с активистами, международными организациями, идеи, которые никто другой не разработал. Для демократических структур это означает деградацию.
Если мы хотим быть честными в отношении молодежного участия, нам нужно признать несколько вещей.
Первое. Молодые люди в наших структурах заслужили свою власть. Мы здесь не из благотворительности, а потому, что доказали нашу необходимость.
Второе. Тот факт, что молодежь получила власть, несмотря на отсутствие поддержки институтов, говорит о ее устойчивости. Однако ясно указывает — они могли бы действовать намного эффективнее.
Третье. Дискомфорт от предложений изменить устоявшиеся подходы не показатель, что молодые люди делают что-то неправильно. Это признак, что институты переживают культурный сдвиг, к которому они еще не готовы.
Четвертое. Различие в перспективе — это именно то, для чего молодежь нужна в политике. Если мы просто соглашаемся с решением, то какой вообще смысл в нашем участии?
Беларусь находится в переходном моменте. То, как мы справляемся с молодежной властью сейчас (не только структурно, но и культурно), — матрица для демократического будущего.
Если институты будут поддерживать иллюзию участия молодых людей, то они уйдут и выберут альтернативы. Найдут другие пути влияния — в гражданском обществе, самостоятельных инициативах, международных организациях. Структуры останутся со стареющим руководством и неактуальным видением.
Если все же выберут рискнуть и прислушаться, молодежь останется. Беларусь получит демократическую структуру, не требующую просто ждать своей очереди к власти. Структуру, которая конкурирует с авторитаризмом не потому, что организована лучше, а из-за того, что у нее есть подлинное молодежное участие, а не его имитация.
Теперь вопрос в том, готовы ли институты учиться так же быстро, как мы, когда была необходимость.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
